Сам генерал пожал мне руку дверью…
Так бы жил себе и жил, шпарил Глю́ка,
В шашки б с Блю́меном играл в воскресенье,
Но судьба ведь не инжир и не брюква —
Приготовила мне, брат, потрясенье.
Двадцать лет я, как индюк на насесте,
За музы́ку заплатив геморроем,
Был двенадцатою скрипкой в оркестре
Сводном имени защитников Трои.
Дирижер Абра́м Иса́кович Ха́ит
В свои восемьдесят три года с гаком,
Два инфаркта, паралич, а махает —
А махает, что сигнальщик на баке.
В общем, все у нас, кто Кац, а кто Гу́рвиц,
Все от первой скрипки и до литавры,
Лишь один я, как индюк среди куриц,
Лишь один я Хабибу́лин, татарин.
Ну, с таким оркестром, ясно, гастроли,
То в Кашире, то в Калуге играли.
Правда были позапрошлой весною
Мы на юге… Красноярского края.
А приехали и вдруг вот те номер —
Дирижер наш то на идиш, то матом.
Я по-ихнему ни звука, но понял:
Приглашают наш оркестр в Улан-Батор.
И какие там монголо-татары —
Тут такая поднялась свистопляска!
Все от первой скрипки и до литавры,
Как чумные, разбежались по загсам.
Кто женился, кто развёлся, кто шустро
Взял фамилию кузины из Тулы.
За неделю весь оркестр стал русским,
И остался я один — Хабибулин.
Ну, подходит время нашей гастроли,
Ну, конечно, референты из ГУКа.
В кабинет по одному, а не строем —
Улан-Батор, брат, серьёзная штука.
Все прошли у референта беседу,
Все от первой скрипки и до альтистки,
И конечно, как всегда, я последний,
Ну что бояться — я ведь даже не крымский.
Но разговор на два часа, не короче,
А в конце мне говорят: «Извините».
Оказалось, муж сестры деда тещи
В тридцать пятом залетел в вытрезвитель.
Говорят мне, это ж хуже крамолы,
Ведь порядочность — вот в чём наша ценность.
Что подумают, представь ты, монголы,
Если выплывет сей факт на поверхность?
Так бы жил себе и жил, ради Бога,
А теперь куды деваться, не знаю.
Мне теперь лишь в вытрезвитель дорога.
Кто последний? А татар принимают?..
Мы в Телеграм