Он жил на длинном поводке,
Приближенный талантом
В Москве к диктаторской руке,
В Париже — к эмигрантам.
Усатый вождь его призвал
В ряды иезуитов,
Чьим благоденствием скрывал,
Что не любил семитов.
Диктатор знал, что не найдёт
Послушнее героев,
Чем претенденты на почёт
Из давешних изгоев.
Он им воздаст за их труды,
Умеющие лживо
Придать гуманные черты
Кровавому режиму.
…Гнёт эмигрантского мирка,
Вражда и отчужденье,
Нужда и помощь свысока,
И му́ки униженья.
А тут шикарный господин,
Приветливый, знакомый,
Пахну́вший запахом рябин
И брошенного дома.
Его слова надеждой жгут,
Как жгут слова мессии:
— И Вас, и Ваши книги ждут
На родине, в России.
Не ждали… Истина горька.
Зато супруга ждали
Жрецы недремлющей ЧеКа
В их дьявольском подвале.
И дочь окажется в тюрьме…
За что всё это, Боже,
И как в средневековой тьме
Жить, не меняя кожи?
Её в Москву зазвавший бес
Сказал, как циник редкий:
— Когда эпоха рубит лес —
Летят по лесу щепки…
Как озаренье, вспыхнул гнев,
Не гнев — протуберанец,
И, с опозданием прозрев,
Сказала: — Вы — мерзавец!
И безысходности петля
Дожмёт остаток силы…
…Глухой Елабуги земля
Не сохранит могилы.
А тот, кто двум служил богам
Без тени виноватой,
Про оттепель напишет нам,
Когда умрёт усатый.
Мы в Телеграм