Вот они, отошедшие братья,
В чуть заметном сквозном венце,
Изорвалось в дороге платье,
Ни кровинки в усталом лице.
По дорогам-то, по дорогам,
По острогам-то, по острогам
Сколько выхожено путей!
Помолитесь же ради Бога
О душе смяте́нной моей!
Вот один седовато-русый
Поглядел, покачал головой.
Умирал он с молитвой Иисусовой,
Догорая свечой восковой.
Без друзей тосковал он в изгнаньи
И остатками гаснувших сил
В умилении и покаяньи
Имя Оптиной часто твердил.
Широка и прозрачна Пине́га,
Широки́ заливные луга.
А пески-то белее снега,
А мягки-то — утонет нога.
Жарким летом, по травам длинным,
По сыпучим речным пескам
На полозьях везли домовину,
Был усопший лёгок и прям.
А за гробом плелась Ириша,
Послужила отцу она,
Всех послушней, нежней и тише,
И до смерти была верна.
И при ней-то в смертном томленьи,
Приподнялся больной и сказал:
«Вот какое к нам посещенье!
Дай же стул!», — и лицом просиял.
«Это старец Макарий, родная!
Он пришёл исповедать меня.»
И горела заря, не сгорая,
Купино́й золотого огня.
И незримая длилась беседа,
А Ириша не смела прервать.
Или бред? Но ведь не было бреда.
Или сон? Не ложился он спать.
А когда духовник сокровенный
Отошёл в предрассветную синь, —
Лик спокойный, счастливый, блаженный
Чуть желтел среди белых просты́нь.
Мы в Телеграм