Вижу я себя седым-седым во сне.
Зеркало держу перед собой.
Волосы мои белы-белы как снег,
А в глазах одна боль, боль, боль.
Впереди меня — хоть глаза коли.
Позади меня — тьма, тьма, тьма!
Очертанья мрачные вдали —
То ли лагеря́, то ли дурдома́.
Так о чём твоя боль, мой седой двойник?
Иль и ты не так жизнь свою прожил?
Отчего с тоской к зеркалу приник,
Всматриваясь в боль своей-моей души?
Отвечает мне старое лицо.
Чуть слышны слова пересохших губ:
— «Хорошо, хоть смог перед концом
На себя взглянуть, лгун, лгун, лгун!
Срамота твоя на твоих стопах,
Пропитался весь до волос!
Вспомни, как ты жил, чем пропах,
А теперь в святых, пёс, пёс, пёс!»
Слушаю, бледнея даже во сне,
И не проглотить подступивший ком.
— «Зэковскую робу, ту, что на мне,
Наяву оденешь потом.»
Замолчал двойник, трёт у виска.
Также тру и я, говоря в ответ:
— «Сапоги носить — мне не привыкать,
А хэ-бэ и ряса — один чёрный цвет.»
Опустил двойник усталые глаза.
Круглое стекло сотрясает дрожь.
Что хотел сказать — всё сказал.
Так о чём сейчас слёзы молча льёшь?
А кругом толпа — некуда упасть.
Сорвана скуфья́ под хохот и вой.
Рясу отобрали — что ж, ваша власть.
Ну, а крест нательный — вместе с головой!
Вижу я себя седым-седым во сне,
Зеркало держу перед собой.
Волосы мои белы-белы как снег,
А в глазах одна боль, боль, боль!
Мы в Телеграм