Глава 9. Прусские ночи
Потоптали храбрые поганых...
По полю рассыпавшись, что стрелы,
Красных дев помчали половецких.
Слово о Полку Игореве
Расступись, земля чужая!
Растворяй свои ворота!
Это наша удалая
Едет русская пехота!
Холмик, падь, мосток и холмик —
«Стой! Сходи! По карте — тут».
Будет злая ведьма помнить
В небе зимнем наш салют!
Столько лет всё ближе, ближе
Подбирались, шли, ползли, —
«Бат–тарея! Слу–шай! Трижды
В небо прусское пали!!»
Шестьдесят их в ветрожоге
Смуглых, зло-весёлых лиц.
«По машинам!.. По дороге!
На Европу! на–вались!!»
Враг — ни запахом, ни слухом.
Распушили пухом-духом!
Эх, закатим далеко!..
Только что-то нам дико
И на сердце не легко?
Странно глянуть сыздаля,
А вблизи — того дивней:
Непонятная земля,
Всё не так, как у людей,
Не как в Польше, не как дома:
Крыши кроют — не соломой...
А сараи — как хоромы!
Как обрезало по мете —
Вьётся путь по незнакомой,
По незнаемой планете...
Не по нашей русской мерке
Отработаны, шалишь,
Крутоскатных, островерхих
Колпаки высоких крыш.
А и нам бы так годится,
89
Зря ругнули сгоряча —
Черепица, черепица,
Башни, теремы да шпицы,
Да дома из кирпича.
Эт’ и нам бы не плачевно,
Эт’ и нам бы по душе:
Что саша — через деревню,
Что деревня — на саше.
Тёмным клубом из-за леса
Низко тучи наплывают,
Зимних сумерок завеса
Мглою к сердцу подступает.
Ночь долга, а день недолог.
Что дрожит там в гуще ёлок?
Нет ли немцев? Что-то чудно,
Что-то слишком уж безлюдно.
Там вон, в хвое... вроде — двое?..
Чтоб душа была в покое —
Зажигай дома, братва!
Эх, займётся живо-мило! —
Да не снизу! под стропила!
Под стропила, голова!!
Пусто ль ехать нам, ребятки,
Немцу память не оставив? —
Без команды, в беспорядке,
Там и сям, гляди — десятки
Дымно-красных мутных зарев.
Ну ж и крепко! ну ж и ловко
Отомщаем мы врагу!
Всё в огне! Ищи ночёвку!
Видно, спать нам на снегу...
Ладно, нам выходит туго,
Ну и ехали ж не зря! —
Расцветает над округой
Небывалая заря!
И несётся наша лава
С гиком, свистом, блеском фар —
Кляйн Козлау, Гросс Козлау —
Что деревня — то пожар!
Всё в огне!! Мычат коровы,
Заперты в горящих хлевах —
Эх, милаши,
Вы не наши!
Нам самим бы по-здорову...
И направо, и налево
Вьются, рвутся, пляшут змеи!
С двух сторон взвилось столбами,
С двух сторон сплелось над нами —
Пылью огненной, звездами,
Искрой, блёсткой, головнями
Так и сыпет нам на шею.
Ветер огненный по школе
В книгах рыскает, голодный.
Самодельно крыты толем
Шесть машин моих походных...
Нам самим бы не сгореть тут!
На подножку! Смех и грех.
И кричу в румяном свете:
«По махальщику — наверх!»
Взобрались. Полой шинели
Машут, пашут, отметают.
Ну, спасибо, пролетели!
Ухо-парни, службу знают.
90
Площадь. Сгрудились машины.
Жили, дьяволы, богато!
Вот когда вы, именины
Неизвестного солдата!
Шнапс хлобыщут из бутылки,
Тащат смокинги в посылки —
Что ты будешь с солдатнёй!..
Кто-то скачет на кобылке,
Крестит небо головнёй.
Разбрелись, пируют, шарят...
В лица пышет, в лица жарит.
В золотом огне сгорев,
Крыша рухается в хлев.
Из-под новых тёмных кровель
Валом валит чёрный дым —
Завоёванного кровью
Никому не отдадим!
Кто-то, руки в растопырку,
Загонявшись, ловит кур —
И над всем возносит кирка
Свой готический ажур.
Д’ ну ж и жарко! Д’ ну ж и ярко!
Как при солнце, словно днём.
Как бы кирку нам под арку,
Вон под верхнее оконце,
Подцепить бы язычком?
Пир и власть! Ликует хаос!
Ничего душе не жаль!
Кто-то выбил дверь в Gasthaus
И оттуда прёт рояль.
В дверь не лезет. И с восторгом
Бьёт лопатой по струнам:
«Ах ты, утварь! Значит, нам
Не достанешься, бойцам? —
Не оставлю военторгу,
Интендантам и штабам!»
Кто-то бродит беззаботно —
Знатно хряпнул, развезло, —
И со звоном, палкой, в отмашь
Бьёт оконное стекло:
«Где прошёл я — там не буду!
Бей хрусталь, дроби посуду!
Вспоминайте молодца!
Добро ль, худо ль, янки-дудль!
Лам-ца-дрица! лам-ца-ца!»
Рвёт и рвёт, как склад патронов,
Черепицу сгоряча.
Вдоль деревни запалённой,
Красным светом озарённый,
Сыпет Ванька ублажённый
И — в гармонику сплеча:
«Ра–азменяйте мне сорок миллионов
И купите билет до Сергача!..»
Знай — лады перебирает!
И коровы умирают,
Обезумевши мыча.
«Заплатил братан мой смертью,
Заплатить бы мог и я...»
«По машинам! Что вы, черти?!
Впереди — добра, друзья!»
91
И — к пожару от пожара,
Снег под скатами буря,
И выхватывают фары,
Мёртвым светом серебря,
Нескончаемую просадь
Буков, липок и дубков,
Гильзы, ящики набросом
И обломки передков.
Снова зарево растёт.
Локоть — мостик — поворот —
Всё в огне! Но чудеса:
Заводские корпуса
Пощадили небеса
И столпившийся народ
У распахнутых ворот.
Мне стучит в стекло кабины
Старшина неутомимый:
«Разрешите выслать взвод
На разведку в спиртзавод?
Десять новеньких канистров
У меня, вишь, завалялись...»
«Но ни капли в рот! И быстро!»
«Для науки! на анализ!»
«Знаешь, там этил, метил...»
Но уже он соскочил.
Взявши в руки большемерный
С долгим череном черпак,
Ловко взлазит на цистерну
Старый бес, седой казак.
Помахал толпе папахой,
Окрестился вольным взмахом:
«Помолитесь, христиане!
Умираю ради вас!» —
Зачерпнул — понюхал — глянул —
Опрокинул словно квас.
Крякнул, вытер сивый ус.
«Ух, чертяка,
И спиртяка!..
Навалитесь, добры люди!
Хоть за вкус
Не берусь, —
Горяченько будет!»
Не дослушав, повалили, —
Ай, спасибо казаку!
Комиссары — разрешили!
Трибуналы — в отпуску!!
Снова катим, снова катим
По пылающей стране,
И мотив из Сарасате
Так и вьётся в уши мне —
Неотстанный, непоборный
Зов лукавый, не военный:
«Этот веер чёрный!
Веер драгоценный!»
Величаво и зловеще
Труд пылает вековой.
Пламя плещет, пламя хлещет
У меня над головой.
То багрово, жирно, жадно
Языком махнёт в окно,
То над башенкой оно
Располощется нарядно,
92
Златоструйно, многоскладно,
Огневое полотно.
И опять он, и опять он
Из-за чёрно-красных пятен
Зол, торжественен, понятен,
Соблазнительно игрив
Тот же дьявольский мотив,
Тем же крадущимся скерцо
Всё сильнее, всё сильнее —
«Ну, какое сердце
Устоять сумеет?..»
Что ж, гори, дыми, пылай,
Трудолюбный, гордый край!
Средь неистовства толпы
Мести в сердце не ношу:
Не сожгу в тебе щепы
И дворца не погашу.
Я пройду, тебя не тронув,
Как Пилат, омыв персты:
Меж тобой и мной — Самсонов,
Меж тобой и мной — кресты
Русских косточек белеют...
Чувства странные владеют
В эту ночь моей душой:
Ты давно мне не чужой.
Нас с тобой сплело издавна
Своевольно, своенравно.
Шли в Берлин прямой чертой —
Я с надеждой, с беспокойством
Озирался — не свернуть бы...
Я предчувствовал, Ostpreussen,
Что скрестятся наши судьбы!
Там, у нас, погребено
Пылью лет, архивов тайной
То, что вами взнесено
Спесью башен в Хохенштайне,
Что забыть мне не дано,
Знать и помнить велено:
Как Четырнадцатым годом
Вот по этим же проходам —
Межозёрным дефиле,
Вот по этой же земле,
В шесть солдатских переходов
От снабженья, от тылов,
За Париж, за чудо Марны
Гнали слепо и бездарно
Сгусток русских корпусов;
Без разведки и без хлеба
Гнали в ноги Людендорфу,
А потом под синим небом
Их топили в чёрном торфе.
Шедший выручить, от смыка
Был отозван Нечволодов...
— Затая в себе до крика
Стыд и боль того похода,
В храмном сумраке читален,
Не делясь, юнец, ни с кем,
Я склонялся над листами
Пожелтевших карт и схем.
И кружочки, точки, стрелки
Оживали предо мной
То болотной перестрелкой,
93
То сумятицей ночной.
Жажда. Голод. Август. Зной.
Дико вскинутые морды
Рвущих упряжь лошадей —
И не части — орды, орды
Обезумевших людей...
А теперь несётся лава
С гиком, свистом, блеском фар:
Виндткен, Ваплиц и Орлау, —
Что деревня — то пожар!
Треплют, роют и ворошат,
Самоходки стены крошат.
В прорву проволок и надолб,
Поверх сровненных траншей
Валит русская громада
Жерл, моторов и людей!
Только-только осветило
Лес и поле серым светом, —
Небо всуплошь кроют «илы»
К немцу с утренним приветом,
Гулом радостным победы
Полнят душу, дразнят слух...
Пушки-гаубицы едут
Ста-пятидесяти-двух.
Чтоб поспеть, не спя ночами,
Тракторами-тягачами
Тарахтят без остановки —
Сколько весишь, там не спросят;
Лихо, вихрем, левой бровкой
«Студебеккеры» проносят
Лёгкой стайкой трёхдюймовки:
«Эй, труба! Конец держи!»
На три четверти «доджи»
Прут и прут сорокапятки —
Те, что с горечью ребятки
«Прощай, родина!» зовут.
Вперебой им, там и тут,
Шатко, валко, вперепрыжку
По раскатанной земле —
Миномёты-коротышки
За задками «шевроле».
А для самой модной драки,
Кто не видел — посмотри, —
Тянут янки-автотраки
Пушки русских «БС-три» —
Друг за дружкой, друг за дружкой
Катят новенькие пушки —
Долгоствольны, дальнобойны,
Нет таких ещё нигде,
До прорыва бьют спокойно
С огневых, как АДД∗.
Чуть прорыв — туда их ветром,
На наводочку прямую, —
«Тиграм» на два километра
Прошибают лобовую.
Поздний плод большой науки,
Прут «И-эСы»∗∗, танки-щуки.
Снявши с рельс своих полотна,
Чередой, впритирку, плотно,
∗ Артиллерия дальнего действия.
∗∗ Танк «Иосиф Сталин».
94
Не идут — плывут заботно
С полным грузом спелых мин
Три восьмёрки катерин.
Год назад оравы пешей
Что тянулось вдоль шоссе! —
Умудрил теперь их леший —
На машинах вся и все!
Обнаглевшая пехота
Переделалась на мото:
Пулемёты и пожитки,
Бронебойки и зенитки,
Связь и хим-, дери их прах, —
Всё уселось в кузовах!
Нет пути! Дорогу ширя,
Целиной гремит в обгон
Танков «Т-тридцать четыре»
Бесшабашный эшелон —
Снег и землю с лязгом роет.
Мчат казаки конным строем,
С красным ленточьем лампасов,
Остро вскинув плечи в бурках, —
С каждым часом, с каждым часом
К Найденбургу! к Найденбургу!
В Найденбурге рвёт огонь
Добрый камень старой кладки.
Город брошен в беспорядке,
Взят в наживной лихорадке
И, за немцами вдогон,
Тут же брошен, снова взят
Новой лавою солдат.
Ни гражданских, ни военных
Немцев нет, но в тёплых стенах
Нам оставлен весь уют,
И, сквозь дым, сквозь чад, сквозь копоть,
Победители Европы,
Всюду русские снуют;
В кузова себе суют:
Пылесосы, свечи, вина,
Юбки, тряпки и картины,
Брошки, пряжки, бляшки, блузки,
Пишмашинки не на русском,
Сыр и круги колбасы,
Мелочь утвари домашней,
Рюмки, вилки, туфли, мебель,
Гобелены и весы, —
А на ратуше, на башне,
Прорываясь в дымном небе,
Уцелевшие часы
Так же честно мерят время
Между этими и теми,
Меж уходом и приходом,
Тем же ровным-ровным ходом,
Лишь дрожат едва-едва
Древних стрелок кружева.
Стройной готики обвалы
В дымной гари — как завалы,
Узких улиц поперёк.
Пробки, сплотки и заторы,
Тем не к спеху, этим скоро —
По ступенькам, на порог
Прут российские шофёры,
Перекосом, залихватски,
95
Набекрень, — пройдём везде! —
Мы привычны к азиатской
Тряске, ломке и езде!
Угол улиц. Кем-то встарь
Втащен, брошен здесь дикарь —
В сто пудов валун скалистый.
Из него, сечён резцом,
Выступает хмурый Бисмарк
С твердокаменным лицом.
А под Бисмарком стоит
Чудо-юдо рыба-кит —
Сколько едем, вширь и вдоль,
Ну, такого не видали:
Вынес русским хлеб да соль
Гля! — немецкий пролетарий!
Да с салфеткой, да на блюдо...
— Что ты вылез? — Ты откуда?
— Пекарь, что ли? — Ладно, ехай!
— Он живой? — А ну, пошпрехай!
Может, кукла?
На вопросы
Распрямляется в ответ:
— «Их бин коммунист, геноссен!
Я вас ждаль двенадцать лет!»
Лейтенант затылок чешет:
Может, враг, а может, свой,
Может, правда, может, брешет,
Трать на них, собак, конвой...
«Отведите в полковой!»
Фронт волною, фронт волною...
Дома в два зайти конвою,
Шкаф прошарить и столы —
И у этой же скалы
Из седла не обернётся,
Карту смотрит капитан.
А у немца сердце бьётся:
«Хёхсте фрёйде! Роте фаан’...
КПД унд ВКП...»
Перевёл ремень бинокля, —
«Где ты взялся, будь ты проклят?
Отвести на дивКП!»
«Ну, пошёл! С тобой тут, с фрицем!»
...Фронт катится, фронт катится...
Тот же Бисмарк, тот же угол,
Но в сомненьи и в испуге
Угасает немца взор.
«Вен их мёхте майне лебен,
Майне крэфте... их... зоэбен...»
«Гад. Шпион. Завёл молебен»,
Пишет в «виллисе» майор:
«СМЕРШ. С приветом. Соловьёву.
Шлю какого-то чумного.
Разберись там, оперчек,
Что за чёрт за человек».
Морщит лоб суровый Бисмарк.
Ветром дым относит быстро.
Канцлер глыбу, как ковчег,
Словно взяв её навздым,
Высоко несёт сквозь дым.
И отводят коммунара
96
От подножья валуна.
Он кричит мне с тротуара:
«Гнэдиг’ хэрр! Моя жена...
Геринг-штрассе цвай-унд-цванциг...
Диз’ унвюрдиг’ комёди...
Я вернусь...»
Вернёшься, жди!..
Иностранцы, иностранцы!
Ой, по нам, младенцы вы.
Ой, не снесть вам головы!..
Цвай-унд-цванциг, Геринг-штрассе.
Дом не жжён, но трёпан, граблен.
Чей-то стон, стеной ослаблен —
Мать — не на смерть. На матрасе —
Рота? взвод ли побывал? —
Дочь-девчёнка наповал.
Сведено к словам простым:
Не забудем! Не простим!
«Кровь за кровь, и зуб за зуб»
Девку — в бабу, бабу — в труп.
Окровлён и мутен взгляд.
Просит: «Тёте мих, зольдат!»
Уж — темна. Не видно ей:
Я — из них же, я-то — чей?
Нет для вас больниц, врачей.
Сплав стекла в местах аптек.
День сереет. Тает снег...
Жил да был партай-геноссе
Не последний и не первый,
Легший гатью под колёса,
Под колёса Коминтерна.
Красный ход державный, славься,
Мне сейчас бы трахнуть шнапса.
А ещё повеселее —
Закатиться по трофеи.
На ловца и зверь бежит:
Мимо почты путь лежит.
Этот корпус трёхэтажный
Через час огонь охватит,
А запас, запас бумажный! —
Век пиши и на век хватит.
Хоть пригладь её щекою,
Хоть сожмурься, так бела, —
Я б с бумагою такою
Не поднялся б от стола.
Придирись, — чего здесь нету,
Канцелярская душа! —
Всякой жёсткости и цвета
Триста три карандаша, —
Не щепятся, не занозны,
Древесина их мягка,
Без усилий, грациозно
Нажимает их рука.
Кох-и-нор, почтенный Фабер —
Век Европе послужил.
— Ну, а если бы теперь я
Понемножечку хотя бы —
Эти ручки, эти перья,
Эту радугу чернил
В пузырьках с притёртой пробкой,
Эти скрепки, сколки, кнопки,
97
Папки, книжечки, коробки —
Да в машину погрузил? —
Покраснею ль от стыда?
Как я жил? Бумаги гладкой
В ученической тетрадке
Я не видел никогда:
Перья рвут её, скребут,
В грязь до дыр резинки трут,
Словно лимфа крокодила,
Водянистые чернила —
И они на ней плывут!
Грифель — глина; чинишь, чинишь —
Вдруг насквозь весь грифель вынешь,
Купишь мягкий, «В», зараза, —
Режь им стёкла, как алмазом!
И мертвеет вдохновенье,
Мысль роняешь камнем ко дну, —
Как же мне без восхищенья
В этот зал войти сегодня?
Как искатель кладов рыщет,
Обезумев, по пещерам,
Так хожу здесь алчный, нищий,
Лишь одетый офицером.
Уж теперь, когда пришёл к ним
Только пальцами прищёлкну —
То — забрать, и это — тоже!
Перед кем краснеть я должен?
Я б указчика такого,
Да послал пожить в Союзе!..
«Старшина! Вот это всё вот
Пусть ребята грузят в кузов».
А пока тащат и валят,
Узкой улкой, нам в обгон,
В дымке смеси, в лязге стали
Мчится танков эшелон.
А пока мотор заводят,
Левым боком нас обходят,
Чтоб поспеть подальше к ночи,
Всё, что взято, приторочив,
Бросив всё, что не с руки,
Удоволены победой
И гулянкой, и обедом,
Ухмыляясь, казаки.
В нашей жизни беспокойной —
Нынче жив, гляди — убит,
Мил мне, братцы, ваш разбойный
Не к добру весёлый вид.
Выбирали мы не сами,
Не по воле этот путь,
Но теперь за поясами
Есть чем по небу пальнуть.
Так не зря же, так не жаль же,
Худо-бедно наверстаем!
Скачем дальше! Катим дальше!
В Алленштайн! В Алленштайн!
Алленштайн только взят,
Взят внезапно час назад
Конно-танковым ударом,
Ни сплошным ещё пожаром,
Ни разгулом не объят.
98
Домы полны. Немцы в страхе,
Запершись в ночном тепле,
Стука ждут в тревожной мгле.
Ночь — горит. Горящий сахар —
Фиолетовое пламя! —
Растекает по земле.
Дрожь огней. Лиловый трепет.
Льёт из склада меж домами
Чай шальной, что нами не пит.
Если в валеных сапожках,
Обходи кругом, Митрошка,
Обходи шагов за сто!
Несмотря, что снег растоплен,
Два узбека в луже с воплем
За вечернее манто
Ухватились, уцепились,
Не уступят ни за что.
Синей шерстью, синим мехом
Отливает. На потеху
Третий, русский, закричал им:
«Погоди! Обоим дам!»
Подскочил к ним — и кинжалом
Перерезал пополам.
В кой бы дом искать добычи?
Где богаче? Где верней?
Ванька в дверь прикладом тычет,
Глядь, а Дунька из дверей.
Что по туфлям, по зачёсу,
Джемпер, юбочка, — ну, немка!
Тем лишь только, что курноса,
Распознаешь своеземку.
Руки в боки, без испуга
Прислонилась к косяку.
«Кто ты есть?» — «А я — прислуга».
«Будет врать-то земляку!
Ни подола, чтоб захлюстан,
Ни сосновых башмаков, —
Пропусти!» — «Да кто ж тя пустит? —
Пьяный, грязный, тьфу каков!..»
К парню — новые солдаты,
Девка речь ведёт иначе:
«Погодите-ка, ребяты,
Покажу вам дом богаче,
Немок-целок полон дом!»
«Чай, далёко?..» — «За углом!
Потружусь _______уж, покажу,
Как землячка, послужу».
Дверь захлопнув за собою,
Налегке, перед толпою,
Убегает, их маня
В свете синего огня.
За углом исчезли круто,
Стуки, звоны и возня,
И ещё через минуту
Где-то тут же, из-за стенки,
Крик девичий слышен только:
«Я не немка! Я не немка!
Я же полька, Я же полька...»
Шебаршат единоверцы,
Кто что схватит, где поспеет.
«Ну, какое сердце
Устоять сумеет?!»
99
Алленштайновский вокзал
Только-только принимал
Пассажиров, кто бежал
Вглубь, в Германию, на запад,
И о том, что он внезапно
В руки русские попал, —
Там, восточнее, не знают,
Отправляют, отправляют
Мирных жителей сюда,
Женщин, девушек-беглянок,
Малых, старых поезда.
А соседний полустанок —
Расхлестнувшийся, туда
Не дошёл передний край, —
Отправляя эшелоны,
В чёрном лаке телефона
Слышит мерно: «Strecke frei» ∗.
«Strecke frei!» — весь бой, весь вечер,
Ночь до утра шлёт им, шлёт им
Алленштайновский диспетчер —
Не чужой, не русский, — свой! —
Немец в бледных каплях пота,
Затаённый, восковой, —
Ходит роботом. Пред ним,
Выпыхая трубкой дым,
За столом — майор огромный
Службы общевойсковой —
Обожжённый, смуглый, тёмный,
С пышной чёрной бородой,
Саблю на стол,
Ноги на стул,
В голевом тулупе белом.
Спирт, сопя, из фляжки хлещет.
Выпьет — взглянет осовело.
Перетянут, перекрещен,
Грозен, зол, не жди добра, —
На боку враспах зловеще
Пистолета кобура.
У майора ординарец
Расторопен образцово:
Опростав походный ларец
На пол зала изразцовый,
Мебель шашкой нащепя,
Оглянулся вкруг себя —
И костёр повеселу
Вот уж брызжет на полу.
Котелки и сковородки —
Всё шипит в порядке чётком,
И домашние консервы
Оживают в кипятке,
И вторая вслед за первой
Тонет курка в чугунке.
Парень весел, хлопец вражий,
Напевает, стопку в раже
Опрокинет налету, —
И порхают хлопья сажи
В электрическом свету.
Доглядясь сквозь дым махорки,
Вижу я — майор не спит:
Мутен, пьян, устал, но зорко
За диспетчером следит.
∗ Путь свободен.
100
А диспетчер, горбясь зябло,
Опершись о стол ослабло,
Путь и поезд пишет в книгах,
В перезвонах, перемигах
Ламп, сигналов и звонков,
Как привычно, механично
Аккуратен и толков,
Эшелоны принимая,
Одноземцев отправляя
В жизнь иную, в ад и в рай,
Мерной фразой: «Strecke frei».
В час четырежды по зданью
Отдаётся содроганьем
Тяжесть мощных паровозов,
Поездов катящих дрожь...
А майор совсем не грозен,
Разглядеться — он похож
На дворнягу — добродушен,
В лохмах чёрных. Заломя,
Насторожил шапки уши,
И одно торчит торчмя.
Душ распахнутый простор! —
Фронт! — как будто с давних пор
Мы знакомы — руку, руку,
Ты куда? откуда?
— Я?
Я — звукач, ловлю по звуку,
Да не слышно ни ...
— Штаба Фронта, из Седьмого —
Разложенье войск противных.
— А! Про вас историй дивных
Я наслышан.
— Сам с какого?
Где бывал?
— Под Руссой.
— Ловать?
Был?
— И ты?
— Ну, да!
— И мы
С первых месяцев зимы.
— Генка, кружки! Выпить повод!
Это ж редкостный земляк.
А Осташков?
— Бор?.. Марёво?
Церковь, горка и овраг?..
— Лупачиха...
— Озерище...
— Где потом?
— Орёл.
— Дружище!
Становой Колодезь?
— Ляды...
Мы же были...
— Мы же рядом!..
— Лютый Корень...
— Русский Брод...
— Зуша...
— Чаполоть... Заплот...
— Мост и ров?..
— Да ты присядь!
Генка, скоро там пожрать?
101
Левин.
— Нержин.
— Яков. Лей.
А тебя?
— Меня — Сергей.
Я — запас.
— И я — запас.
Где уж кадрам, entre nous,
Без запасников, без нас,
Эту б выиграть войну!
— Кем был до?
(В косматой шкуре,
В гуле гибнущей земли:)
— Я доцент литературы
Из московского ИФЛИ.
— Из МИФЛИ?!.
(Без шапки...)
Ба!
Я вас видел там! Судьба...
Только эта борода
Не росла у вас тогда.
— С сорок первого. С обетом
Не сбривать до дня Победы.
— На лице не помню шрама.
— Ильмень-озеро, раненье.
В ярком верхнем освещеньи
Узнаю, каков был там он:
...«Век великий Просвещенья!
Век Вольтера, век Бентама!..»
Мудрецов по стенам лики,
У студенток трепет век.
«...Восемнадцатый Великий
Человеком гордый век!..»
Помню, помню, свеж, разглажен,
Остроумен, оживлён,
Вёрток, прост, непринуждён,
В смелых выводах отважен,
Красноречием палим,
За звонок читал — и даже
Коридором шли за ним.
А теперь отяжелели,
Разжирели я и он,
Еле-еле, еле-еле
Набираем мы разгон.
И взахлёб, бесперебойно,
Торопливо, беспокойно,
Пьём ли, курим ли, едим —
Говорим и говорим.
Книгам клич! Сейчас он — царь их!
Реет мысль в его словах,
Жизнь живая блещет в карих
Протрезвившихся глазах.
Трижды клятые вопросы —
Русь, монголы и Европа,
Расстегнулся, шапку сбросил,
Чуток, тонок, мягок, тёпел...
Будто грудь его дыханьем
Разорвала тесный обруч,
Говорит он о Германьи,
Понимающий и добрый...
Но разведенные плечи
Высоко несут погоны...
102
И лунатиком диспетчер
Принимает эшелоны.
И — казаки по вагонам.
Звон от сабель. Стук прикладов.
«Вы–ходи!» — И по перрону
В шубках, в шляпках, в ботах, стадом —
«Без вещей, как есть!..» — бессильных,
Перепуганных цивильных
Всех пешком на пункты сбора,
Снегом розовым сквозь город,
Отбивая по пути,
С кем вольно им провести
В подворотне, там ли, тут,
Вгоряче пяток минут.
Генерал из интендантов
С ординарцем, с адьютантом
Ходит с палочкой, хромой.
Остриём её как щупом
Чуть брезгливо между трупов
Отбирает, что — домой.
И едва укажет стэком
Шарфик, перстень, туфли, ткань ли —
Взято вподхвать чела’эком,
Утонуло в чемодане.
Чемоданов с ними три,
Всё поместится внутри.
Буйной ярмарки товары
По платформам, по путям —
С пылу, с жару, шаром-даром
Разбирай ко всем чертям!
Две корзины венских булок,
Узел дамского, грехи,
Сигареты из Стамбула
И французские духи.
Ну, беда, куда всё денешь!
Шелкова белья наденешь
Восемь пар — шинелка туго!
Солдатня столпилась кругом
У покинутой коляски —
Голубой да кружевной:
Вот младенец — он ведь немец?
Подрастёт — наденет каску...
Есть приказ Верховной Ставки!
Придушить его теперь?..
Кровь за кровь!.. «По пьяной лавке
Говоришь или стрезва?
Сам ты Ирод, поп твой зверь!»
«Дед, не я ведь... Дед, Москва!..»
«По машинам!» Снова в путь.
Ни вздремнуть, ни отдохнуть.
Как в цветном калейдоскопе
Катим, катим по Европе,
От бессонницы, от хмеля
Окрылились, осмелели,
Всё смешалось, всё двоится,
Перекрестки, стрелки, лица,
Встречи, взрывы, мины, раны,
Страхи, радость, зло, добро, —
Прусских ночек свет багряный,
103
Прусских полдней серебро.
То — шоссе, то вперекрест
Две слеги — и все в объезд —
Путь меняет рок железный,
Проплывает как во сне:
Где-то в тихой, непроездной
Заснежённой стороне
Чей-то дом уединённый,
Лес нетронутый за ним,
Чья-то шумная колонна
На печной свернула дым.
Чуть моторы заглуша,
Греться спешились, спеша.
В свете солнца больно глянуть:
Поле снежное искряно,
Ни слединки колеса.
В пухе снега, в блёстках льдяных
Безмятежные леса.
Там у нас, по русской шири,
Фронт стоял — и нет лесов,
Осталась сплошная вырубь
От военных топоров —
Блиндажи перекрывали
Наших сосенок стволы...
Жалко, здесь не воевали:
Ишь, стоят, горды, белы,
Русской нет на них пилы!
Синим льдом мелькнут озёра,
Белизной увиты реки,
В сёлах — дуб комодов, шторы,
Пианино и камины,
Радио, библиотеки.
Словно путь — проспектом Невским,
В каждом доме — Достоевский,
Полный, розный, а в одном
Даже рукопись о нём.
Нам навстречу понемногу
Оживляются дороги:
Итальянцы, дай Бог ноги
Из союзной им земли,
Так же голы, как пришли,
О добытке не тревожась,
На морозе жимко ёжась,
Каблучишками стучат,
Скалят зубы и кричат,
Машут русским в честь победы.
Р–разбегайся по домам,
Рим, Неаполь и Милан!
Увязав велосипеды
Кой-каким подручным грузом,
Предприимчиво французы
Крутят, отбыв вражий плен,
На Париж и на Амьен!
Не теряйся, молодцы!
...В синем, в рыжем и в зелёном
Валят сбродом возбуждённым.
Пан усатый под уздцы
Фуру горкою спускает, —
Через верх нагружена,
Холст трофеи прикрывает,
И лицо от нас скрывает,
Застыдясь, его жена.
104
Видно Машку под платочком
И на козлах у поляка!
«Эй! краса! молодка! дочка!
Ты куда же?» — «Мы — под Краков».
«Ай, девчёнка, ходим с нами!
Забодает ведь усами!..»
Мир кружится каруселью,
В семь небес пылит веселье,
Всем на свете прощено,
— Но...
Строем зачем-то шагают виновно
Русские пленные. Безостановно.
Спины промечены едкими метками.
Это клеймо не затравишь ничем...
Лиху дорожку под сниклыми ветками
Топчут, задумавшись сами — зачем?
К пиру не прошены, к празднику не званы,
В мире одни никому не нужны, —
Словно склонясь под топорное лезвие,
Движутся к далям жестокой страны...
————
Немцев долгие обозы
Из фургонов перекрытых
Вдоль дорог скрипят, скрипят,
Наступленьем нашим грозным
Где-то северней отбиты
И повёрнуты назад.
Под брезента долгий болок
Скрывши утварь и семью,
У развилка на просёлок,
Сбочь шоссейной на краю,
Терпеливо ждут просвета
В нескончаемом потоке,
Цепенея перед этой
Силой, грянувшей с востока.
И, безвольные к защите,
Прячут голову меж плеч,
Грабь их, бей их, подойди ты
Чтоб коней у них отпречь.
Но, насытясь в наступленьи,
Как по долгу службы, с ленью
Теребят их захоронки
Наши парни, ковко, звонко
Проходя дорогой торной.
Взять — оно бы не зазорно,
Да ведь возят барахло,
А в посылку — пять кило!
Всюду женщины — в обозе,
Под тряпьём в любом возке,
Разордевшись на морозе
Нам навстречу налегке
По две, несколько. Одна,
Белокура и пышна,
Распрямясь, идёт не робко
Вдоль шоссе по крайней тропке
С несклонённой головой
В рыжей шубке меховой,
В шапке-вязанке, с портфелем.
Чуть минует с осторожкой
105
В туфле маленькою ножкой
Занесённые трофеи,
Где укрыто, где торчит
В небо четверо копыт.
Мы — в заторе. По две, по три
В ряд машины. Кто прыжком
Греет ноги, кто бежком.
...Глаз не прячет, смело смотрит,
Каждым взглядом нам дерзя,
Будто взять её нельзя.
На подвижном белом горле
В роспашь меха — шарф цветной.
С батареей нас затёрло,
И в машине головной —
«Опель-блитц» из Веермахта,
Плавный ход и формы гнуты,
Утонув в сиденьи мягком,
Я сижу, в тулуп закутан.
Чуть щекочет шею шёрстка.
Чтоб не спать — сосу конфетки.
Светит зелено двухвёрстка
В целлулоиде планшетки.
Я и вижу и не вижу,
Как подходит немка ближе,
Как, солдат завидя, шаг
Убыстряет свой и как,
Колыхнув большой фигурой,
Ничего не говоря,
К ней шагнул сержант Батурин,
Цвет-блатняга, на Амуре
Отбывавший лагеря.
Приказал: «А дай-ка портфель!»
С ним — и Сомин. Напряжённо
Подошёл и приглушённо
Ей: «А что там? Покажи-ка!»
Стала выпрямленно-гордо,
Густо краска разошлась.
Расстегнула и как выкуп
Протянула: «Битте, шнапс».
В литр бутылка. А налито
Треть ли, четверть ли от литра.
Презирая унтерменшей,
Ждёт струной, в румянце. Раса!
Жду, сощурясь — не возьмут ли?
(Грамм пятьсот на день, не меньше,
Из возимого запаса
Выдаю.) Батурин мутно
Глянул, руку протянул, —
Сомин — хвать и, как гранату,
В снег нетронутый швырнул:
«Низко русского солдата
Ценишь, девка!» — и портфель
Вырвал, вытряхнул — сорочка,
Гребни, письма и платочки,
Фотокарточек мятель...
Предо мной — газета, карта,
Отмечаю ход фронтов:
Если здесь и здесь удар, то
В феврале мы здесь, а в марте...
«Что тебе?» — Суров, без слов,
Сомин мне в окно кабины
Фотоснимок подаёт.
106
Взгляд надменный. Снят мужчина.
В форме. С лоском. Оборот:
«Meiner innigst’ g’liebter Braut
In dem Tag... im Garten, wo...» ∗
— «Ну, так что ж? Отдай ей. Право,
Я не вижу ничего».
— «Как, а свастика?» — «Да, верно.
Нарукавник». — «Так жених —
Из SS?» — «SS, наверно...
Чёрт их знает, как у них...»
И — махнул рукой на миг.
Знак, орёл, сукна окраска —
Различи да доглядись,
Что такую же повязку
Todt∗ носил и Arbeitdienst∗∗.
Что-то дрогнуло в заторе,
Заработали моторы,
И, уже сдвигаясь с места,
Я увидел: от невесты
Сделал Сомин шаг назад,
Снял Батурин автомат
И — не к ней, а от неё! —
Тело выбросил своё.
Без сговора, полукругом,
Словно прячась друг за другом,
Шаг за шагом, три, четыре,
Молча, дальше, шире, шире —
Что? Зачем? Собрать нагнулась,
Оглянулась —
Поняла! —
Завизжала, в снег упала
И комочком замерла,
Как зверок недвижный, жёлтый...
Автомат ещё не щёлкал
Миг, другой.
Я — зачем махнул рукой?!
Боже мой!
«Машина, стой!
Эй, ребята!..»
Автоматы —
Очередь. И — по местам...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Ладно, трогай, что ты стал...»
Как свежа!.. И в чьём-то доме
Будут ждать её и след
Вдоль дорог искать. Но Сомин,
Дома не быв много лет,
Тоже ждал и тоже шёл,
И к гробам родных пришёл.
Как-то немца пожилого
В лес завёз он и убил.
И тогда б — довольно слова!..
И тогда я близко был…
В самом пекле, в самой гуще
Кто же знает — чья вина?..
А откуда? Разве лучше
Из веков она видна?
∗ Моей задушевно любимой невесте, в день… в саду, где…
∗ Транспортная организация в помощь армии.
∗∗ Обязательная полувоенная повинность после окончания средней
школы.
107
Кто здесь был — потом рычи,
Кулаком о гроб стучи —
Разрисуют ловкачи,
Нет кому держать за хвост их —
Журналисты, окна «РОСТА»,
Жданов с платным аппаратом,
Полевой, Сурков, Горбатов,
Старший фокусник Илья...
Мог таким бы стать и я...
Победим — отлакируют,
Колупай зарытый грех!..
Все довольны, все пируют —
Что мне надо больше всех?
Всё изгрыз в моём рассудке
Вечный червь — самоанализ.
Может, считанные сутки
В этой жизни мне остались?
Холод чина, суд да власть, —
Как учил индус Чарваки:
А мои плоды и злаки?
А моя когда же часть?
Был «жемчужиной в уборе
Атеистов» тот индус,
И скрестить с ним речи в споре
Я сегодня не найдусь.
Carpe diem! — гедонисты
Нас учили: день лови!
Дни осыпятся, как листья,
Загустеет ток крови:
Всё слабей, бледней и реже
Острота и вспышки чувств?..
Все так делают. Не мне же
Возражать тебе, индус.
Все так делают! Бесплодна
Белизна идей и риз.
Жизнь подносит кубок — до дна!
И — пустым раструбом вниз.
Слышишь, слышишь зов упорный,
Шёлком скованный, покорный,
Шелестящий, сокровенный —
«Этот веер чёрный,
Веер драгоценный...»
Словно волосы Медузы
Голова войны лохмата.
Сердце пьяного солдата
Из Советского Союза —
Жальте, жальте, жажды змеи! —
Распахнулся чёрный веер,
Чёрный веер Сарасате!
В краткий счёт секунд и терций
Он нам зноем жизни веет —
«Ну, какое сердце
Устоять сумеет?..»
Отобедав, на диване,
Затянулся сигаретой,
И в разымчивом тумане
Округляются предметы:
Зеркало и радиола.
В тёмных изразцах камин.
Белый над кроватью полог.
Пена голубых перин.
Что там было... Что там будет...
108
Нет ни завтра, ни вчера.
Пропируем и прокутим
И проспим здесь до утра.
Снежный свет в двойные стёкла.
Зимний день уже на склоне.
Как в обёрнутом бинокле,
Где-то очень далеко,
Старшина в докладном тоне
Хитрым вятским говорком
Рапортует, что расставил
Батарею на постой,
Что, жалеючи, оставил
Пять семеек за стеной,
Но что тотчас выгнать можно...
Почему-то вдруг тревожно
Сердце вскинулось моё.
Вида не подав наружно,
Спрашиваю равнодушно:
«Женщины?» — «Одно бабьё».
«Молодые?» С полувзгляда,
Хоть вопрос мой необычен,
Доверительно: «Что надо.
Ну, не знаю, как… с обличьем».
Вот за то, что ты толков,
И люблю тебя, Хмельков!
Чуть мигни — готовый план:
«Я, товарищ капитан...»
Сформулировать мне трудно.
Так бы смолк и взял бы книгу.
«...полагаю — в доме людно.
Во дворе видали флигель?
И коровы в хлеве рядом.
Две минуты — и порядок:
Приведу туда любую
Н-н... надоить нам молока...
Лишь бы глянувши — какую,
Вы кивнули мне слегка».
Кончено. Не быть покою.
Ласточкою стукоток:
Знать об этом будем двое,
Больше никогда никто.
Ладно! Встал. «Пошли, Васёк.
Быстро. Где они? Веди».
Вышли. Круг. И на порог.
«Ты поймёшь, кого. Следи».
Пар и брызги пены мыльной.
Утюги. Угар гладильный.
Две кровати. Стол. Корыто.
Боже, сколько их набито!
Не пройти, чтоб не задеть их, —
Бабки, мамки, няньки, дети —
Разномастны, разноростны,
От младенцев до подростков, —
Все с дороги сторонятся,
Те не смотрят, те косятся,
Те не сводят глаз с лица
Иноземца-пришлеца.
Стихли крики, речь и гомон,
Лишь шинель моя шуршит.
А Хмельков — как будто дома,
Отвалясь непринуждённо,
У двери стоит-следит.
109
Как неловок! Как смешон я!
Лица женщин обвожу,
Но... такой не нахожу:
Кто сбежал в мороз да в лес,
Кто упрятался вблизи...
И зачем сюда я влез?
Чёрт с ним... — «Э-э, wie heissen Sie?»∗
Худощавая блондинка,
Жгут белья крутя над ванной,
Чуть оправила косынку
И сказала робко: «Анна».
Так... лицо... фигура... Да...
Не звезда киноэкрана,
Не звезда...
Лет неплохо бы отбавить,
Здесь и здесь чуток прибавить,
Нос, пожалуй, великонек,
Да-к и я же не Erlknig∗...
Шут с ним, ладно, лучше, хуже,
Только б выбраться наружу.
Неразборно что-то буркнув,
Быстро вышел. Следом юркнул
Старшина. В сенях интимно:
«Всё понятно. Вы во флигель?»
«Я — туда, но только ты мне...
Неудобно же... не мигом...»
«Разбираюсь! Я — политик,
Всё в порядочке. Идите!»
Нежилое. Флигель выстыл.
Хламно. Сумрачно. Нечисто.
В сундуках разворошёно.
По полам напорошёно.
Острый запах нафталина.
На бок швейная машина.
В верхнем ящике комодном
Перерытое бельё.
До черёмухи ль? — походно
Как устроить мне её?..
Поискал. В пыли нашлась
Подушёнка на полу.
Койка жёсткая. Матрас,
Кем-то брошенный в углу.
Подошёл, брезгливо поднял,
Перенёс его на койку:
Жизнь подносит кубок — до дна!
И не спрашивай — за сколько...
Снега нарост раздышал я
На стекле до тонкой льдинки,
Вижу: в этой же косынке,
Лишь окутав плечи шалью,
С оцинкованным ведром,
Как-то трогательно-тихо
Анна движется двором.
В двух шагах за нею, лихо,
Как присяге верный воин,
Старшина идёт конвоем.
Глянул пару раз назад,
Чуть из дома невдогляд:
«Не туда, э, слышишь, фрау!
∗ Как вас зовут?
∗ Лесной царь.
110
Не туда! Шагай направо!»
С тем же самым в кротком взгляде
Выражением печали
Оглянулась — поняла ли,
И прошла к моей засаде.
Дверь раскрыла — на пороге
Я. И удивлённо дрогнул
Рот её. Нето ошибкой
Показалось ей, что здесь я, —
Извиняющей улыбкой
Ей смягчить хотелось, если
Я подумал, что она
Заподозрила меня.
Стали так. Не опуская,
Всё ведро она держала...
В белых клетках шерстяная
Шаль с плеча её сползала.
Дар и связь немецкой речи
Потуплённо потеряв,
Шаль зачем-то приподняв,
Я набросил ей на плечи.
С рук, от стирки не остывших,
Лёгкий вздымливал парок.
Нерешительно спросивши,
Отступила на порог...
Шаг к двери непритворённой,
Притворил её хлопком.
К действиям приговорённый,
Поманил, не глядя: «Komm!»
Ни пыланья, ни литого
Звона трепетного в мышцах! —
Стал спиной к постели нищих
И услышал, что — готова...
...С бледно-синими глазами
Непривычно близко сблизясь,
Я ей поздними словами
Сам сказал: «Какая низость!»
В изголовье лбом запавши,
Анна голосом упавшим
Попросила в этот миг:
«Doch erschiessen Sie mich nicht!»∗
Ах, не бойся, есть уж... а-а-а...
На моей душе душа...
∗ Только не расстреливайте меня.
111
Где ты, детства чистого светильник?
Дрожь лампады? Ёлки серебро?..
Кто ж как не убийца и насильник
Взялся за перо?..
Соблазнявшись властью над толпой покорной,
Отшагав дороженькой кандальной,
Равно я не видел ни злодеев чёрных,
Ни сердец хрустальных.
Между армиями, партиями, сектами проводят
Ту черту, что доброе от злого отличает дело,
А она — она по сердцу каждому проходит,
Линия раздела.
Выхожу я каяться площадно
На мороз презрения людского:
Други! К радости ль стремиться? — радость беспощадна.
К торжеству ль? — да нет его не злого.
Глава 10. И тебе, болван Тмутараканский!
Мы в Телеграм