О мёртвых мы поговорим потом (Михаил Дудин)

(перенаправлено с «Соловьи (Михаил Дудин)»)
Перейти к навигацииПерейти к поиску




Соловьи


О мёртвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.

И всё-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.

Трёхсотпятидесятый день войны.

Ещё рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулемёты…
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулемётной роты.

Тут безполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошёл с лица,
Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защёлку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защёлкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всём забыл,
Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы ещё едва означась.
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетаньи качеств.

Как время, по траншеям тёк песок.
К воде тянулись корни у обрыва.
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.

Ещё минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обезкуражить день.
Она везде. Она непроходима.

Ещё мгновенье. Перекосит рот
От сердце раздирающего крика…
Но успокойся, посмотри: цветёт,
Цветёт на минном поле земляника.

Лесная яблонь осыпает цвет.
Пропитан воздух ландышем и мятой…
А соловей свистит. Ему в ответ
Ещё второй, ещё — четвёртый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан насторо́женный уют
Тяжёлым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни вёрст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Её живые звенья,
Её крутой, бурлящий водоём.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своём.

Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины
Трёхсотпятидесятый день войны.

Он не дожи́л, не долюбил, не до́пил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о По́ле, о тебе мечтал.

И может быть, в песке, в размытой глине,
Захлёбываясь в собственной крови́,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слёзы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоём
У той поджигородовской берёзы
Ты всмотришься в зелёный водоём.

Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака́ потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мёртвых мы поговорим потом.


<Июнь 1942>,
Ленинградский фронт

http://blokada.otrok.ru/library/pobeda/25.htm